Аккорды одиночества

 Я не знаю точно, как назвать то, что происходит: может быть, это еще один укол (как колются маленькие стеклянные шприцы-стрекозы в вену наркомана) или укус, или приступ болезни, которая все никак не проходит … Самое верное определение - безумие одиночества…
Одиночество… Это я… Это то, что вокруг меня… Я часто читаю этот приговор в пустых глазах «друзей» и «подруг». Я вижу отражение нездешней (и, должно быть, именно поэтому кажущейся мне какой-то нелепой) вывески, написанной в их остекленевших зрачках огромными буквами «Одиночество», эта же надпись видна и в стеклянных витринах московских магазинов (чем не такие же остекленевшие и бездумные глаза). Я прижимаюсь лбом к стеклу в метро, ловлю взгляд отражения – то ли взгляд голодной собаки, то ли две маленькие фары брошенного ночью в лесу авто – и я читаю по зрачкам, насколько давно больна душа (или что там внутри, хотя какая разница) одиночеством и насколько, увы (или к счастью?) неизлечима. 
Я благословлена этой отметкой. Мне не нужны мужья и подруги, мне не нужны слова мягкой фальши… Только воспоминания о теплых материнских руках напоминают мне о собственной уязвимости и недостаточности…
Космос… Чернота… Холод или не-холод? Как можно что-то ощутить, если нечем и нет тебя… Чернота, ласкающая сама себя, как нежно поглаживает тело девочка-подросток, рассматривающая в зеркале свою обнаженную красоту…
Что я?… Я могу…. – лишь ощутить в себе это космическое. И как? Посредством – одиночества!
Я вырывалась, боролась, заполняла свою жизнь балаганом знакомых, маскарадом встреч-разлук. О, эта лубочная жизнь! Театр одного актера… И как же я неистово играла, только чтобы поверить в то, что рядом кто-то есть живой. И в этой игре я забывала себя и верила в свою игру, как верят в существование жизни. И жизнь была игрой, а игра – жизнью. 
Как же мучительно повторялись приступы тоски и отчаяния, прорывавшие балаганные декорации: вдруг внезапно среди масок – пустота. Ветер подует, сомнет непрочную скорлупу маскарада, и за масками – не лица, и даже не морды, а совсем ничего нет (даже листов с репликами ролей или блесток остаточных эмоций). И только я – одна… и в руке моей – черная маска…
Одиночество… Я ласкала свое «я», выращивая его, и примирилась с ним, как мирятся со своим характером, и сделала из одиночества – свое прибежище. Или мне тогда так опротивели «чужие» лица? Все - чужое, даже мое собственное лицо – всего лишь кожа, платье для души, в которой я не могу разобраться…
Одиночество… - Я + Я… Я и ветер… и солнце… и звезды… Как это можно называть одиночеством, и как это назвать чем-то другим?
Я стою обнаженной на чьей-то ладони: стыд, страх, тоска и робкая надежда (надежда на что-то? Нет, скорее всего надежда сама по себе, как приблудная собака)… Солнце прожигает меня насквозь… Звезды падают в глаза и ослепляют их… Ветер срывает мою кожу, как листья с дерева…
Слезы?… Дождь?… Что-то по щекам… Нет, это не мои слезы… Я не плачу… Я же не умею плакать… Я разучилась…
Никогда не плачьте с кем-то, если этот кто-то – прохожий, что бредет через душу как через проходную комнату… Окропите слезами одиночество… Кто же сможет понять чужие слезы? Может быть, только тот, кто плачет сам… Но понимание – это слишком большая роскошь… А слезы – ключ к слабости… Я плачу (если вообще плачу, в чем сама сомневаюсь, настолько давно это было) только когда одна… Нет, вру, иногда слезы набухают в глазах как почки весной на кустах… И тогда я – всего лишь маленькая девочка, запертая в темной комнате и боящаяся каждого шороха… Как же я ненавижу эти прорывы слабости… Ненавижу, когда плачу при других (другие – это все, кроме меня)…
Плачьте вместе, но не при ком-то… Слезы – набухающее небо… Дождь – слезы откуда-то сверху и… внутри тебя…
Я призрак, а вы почему-то ловите меня в кривых зеркалах дней своими глазами, как ловят сетями рыбу. Но можно ли увидеть другого? Вы смотрите на меня, но видите лишь тело – кусок мяса на прилавке серых лет. Вы слышите мой голос, но не то, что я говорю. Смысл теряется в словах. И вы видите не все ожерелье, а блик на одной-единственной жемчужине. Я говорю «рыба», и вы ловите сцепление букв, но не видите образ. Если бы я говорила на «птичьем» языке, понимали бы вы меня меньше (или больше)? 
В голове – роятся отрывочные сведения о дзен-буддизме. Истина постигается внезапным озарением, через лишенный логики ответ. Учение спрашивает учителя, кто есть Будда. Учитель отвечает: «Кипарис – есть сад». Ответ настолько нелогичен, что может пробудить истину. Слова не содержат аллегорического смысла, это всего лишь бессмысленный ответ, но способный вдруг, как вспышка, пробудить интуицию. Иногда вместо ответа – удар. Ученик о чем-то спрашивает, а учитель отвечает ему – ударом. Все иллюзорно – так о чем тогда говорить?
Я призрак, что бродит по пустынным коридорам чужих судеб. Так кого ж вы видите: меня ли? Чем вы отмеряете меня? Своими словами? Чувствами?

Одиночество… Одна? Одно? В одном?
Что это? Болезнь? Состояние души? Опьянение?
Или сон – легкое касание бабочкиного крыла…
О-ди-но-чест-во… Я растягиваю слово, я дроблю его на маленькие сахарные кусочки…
Одиночество – это такая жизнь, вернее – образ жизни…
Нужен ли кто-то еще? Можно ли кого-то вынести, чтобы по прошествии какого-то времени не тошнило только от вида этого человека? А сможет ли кто-то выдержать меня – клубок мучительных воспоминаний и оголенные провода нервов? Можно ли достаточно долго находиться рядом с кем-нибудь, чтобы не упрекнуть его? Наверное, никак не удержаться от неосторожных слов, капающих ядом с раздвоенного змеиного языка обид…
Нельзя и просить понимания. Это несбыточная роскошь. Разве мы сами понимаем себя? А если – нет, то как можно мечтать о том, чтобы нашлось где-то такое человеческое существо, способное понять или хотя бы попытаться это сделать? Разве это не эгоизм – хотеть того, чего ты не можешь дать сам никому, даже себе?
Одиночество – благость. В нем кажется какое-то дыхание (или привкус) не-существования. Когда долго находишься одна (не так важно, действительно ли вокруг рядом никого нет, или ты только себя так ощущаешь – как будто стоишь совсем чужой среди толпы, иногда толпу с успехом заменяют друзья-приятели, любимые или кажущиеся таковыми), то из-за дыхания одиночества (я не могу точнее описать это, все равно как мы говорим «морозное дыхание») чудится, что тебя – тоже не существует, а есть лишь – пустое место, которое другим кажется – тобой. Ты смотришь на ноги, но видишь, как солнце легло на пол желтым пятном. Ты хочешь посмотреть на руки, но вместо них – запах мороза вьется снегом с балкона по стеклу. Тебя больше нет. Нет слов и губ, с которых слетели бы слова. Все вокруг – дом, люди, снег, телефонные разговоры – тоже иллюзия. А настоящее – чернота – бездонный космос и – спокойствие…
Одиночество – подруга, мать, часть меня (и, должно быть, лучшая)…
Когда ты вместе с кем-то, то вырастает один из прочных обманов, обильно политый потребностью общения и собственной недостаточностью, что ты не одинок. Но даже на простыне, обнимая кажущегося любимым человека, ты находишь, что нет особой разницы – присутствует он на самом деле или тебе все это снится – ведь и то, и другое – тени твоих собственных фантазий. Это тем более очевидно по прошествии определенного количества времени, когда отношения (если таковые сложились) завершены. На днях я вспоминала своих бывших пассий. К своему ужасу даже их имена не сразу всплывали в голове, что уж говорить об их – лицах! Вместо них – только смазанные блики… И что они оставили во мне? Горсть разноцветных воспоминаний, похожих на разбросанное конфетти после вчерашнего праздника, и – усталость… 
Одиночество – волшебная приманка спокойствия… Ти-ши-на… Но не пугающая, а успокаивающая, похожая на действие транквилизаторов… Я бегу от тебя в пустые улыбки скучающих лиц и из-за них возвращаюсь обратно, как ребенок, что выползает из материнского лона, а потом тычется в материнские коленки, вырастая…

Голова гудит, так дрожат рельсы, обещая приближение поезда. Сонно-опухшее состояние. Поднять -подняли, а разбудить забыли. Вместо мыслей клубится туман. Почти нет слов, а, следовательно, и фраз. Только какой-то воздушный кисель.
Сон… Ужасно хочется спать… Игры со снами – вот мои любимые мечтания – хрупкие грезы стеклянных цветов, днем они ломаются распахивающимися ресницами, застывая мимолетными воспоминаниями в проемах глаз…
Отпустите меня в одиночество… А если вы не пускаете меня внутрь к себе, отвлекая ненужными разговорами, то не взыскивайте на то, что я брожу по канату слов как лунатик…
Слова – пустые разговоры – пустые улыбки, пытающиеся растянуть губы до оскала рекламных героев – все это похоже на видение во время похмелья, когда небритый-нечесаный мальчик ползет по коридору, заглядывая в кишки пустых бутылок, надеясь найти в них эликсир от головной боли…
Внутри – пустота и оживающие страхи…
Игры во снах – игры в огонь, где можно сгореть (или это болезнь, ведь говорят же «сгореть от лихорадки») – потеряться в себе или потерять себя…
Одиночество, что ласкает кожу бледным шелком, спасает от взглядов-приговоров – слов, выпущенных из нутра пистолета, защищает от лже-пророчеств лже-друзей, в которые обычно начинаешь вслушиваться после их очередного повторения, как вслушиваешься в заедающую пластинку. Оно хранит от рук случайных любовников, целующих тело и старающихся выпить мысли и закусить душой…
Пустота манит тем, что там все отсутствует…
Нельзя ни к чему привязываться, если боишься терять, потому что потеряешь… Еще даже не успев привыкнуть – уже теряешь… если тебя не предают, то предадут. И только если не боишься – мни себя чьим-то другом…
Друзья… Уста, целующие тебя, уже предают… Но как сладки были поцелуи Иуды…
Знай, что все твои слова, неосторожные птички, выпорхнувшие из твоего чрева, будут пойманы и натравлены против тебя – вот так и происходит странное превращение птичек в гончих псов… Павлиньи перья облетают как календарные листки, чтобы выросли острые когти, а клюв под тяжестью часов деформируется в оскал…
Или все это – зимняя спячка?
Снег, белизна, очарование чистого снега… Хруст под ногами… Холод карабкается по ногам, как маленькие белки, цепляясь острыми коготками за кожу… И внутри все засыпает, убаюканное безмятежность (или однотонностью?)…
Спать…
И тогда все вокруг – снится? Что за странные сны, притворяющиеся живыми… Обманные слова… И почему-то думается, что я существую на самом деле…
Внутри – мурлыкаются песни, как будто там лежит кошка, согретая теплом и поглаживанием рук…
Зима зачаровывает, укрывая сугробами и проваливающимся полотном серого неба…
Снежные цветы грез распускаются в хрустальном зеркале скованной реки, они звенят серебряным холодом хрупких лепестков. Дни недели плетут из них гирлянды сновидений. Даже днем проваливаешься в сон (или в себя?)…
Чаши вина, дарящего забвение, успокаивают кровь, сводят дыхание до минимума, чтобы когда-нибудь воздух застыл над тобой недвижимой вуалью… Зимнее вино, а не кровь течет в жилах… Колыбельная остывающих звуков…

Тут нет цвета, запаха и боли…. Темнота… Я не ощущаю границ своего тела. Будь оно сейчас огромным, так что заполнило бы все вокруг, или маленькой точкой твоих скрывающихся за стеклянной тюрьмой черных очков зрачков – мне было бы все равно. Нет контуров меня-телесной, что заставляет усомниться в собственном существовании. Может быть, просто выкололи глаза, и теперь я могу летать бабочкой по полям своих мыслей, свободная от видений окружающего мира, иногда оседая грузным телом на стебли еще не пригрезившихся снов…
Темнота… Я могу упиваться своими мыслями, купаясь в абсолютном одиночестве…
Нет рта, и нечем кричать. Пусть вопит мой мозг, плещущийся пузырьками охлажденного шампанского внутри черепной коробки, все те, кто могли услышать эту песню без нот, сыгранную на нервах истерией, давно умерли или уехали еще дальше – за границу… Вместо радости одичалой и потому ненужной свободы сжимает (было бы что сжимать) страх, вцепившийся стальными крючками в несуществующую глотку. Если бы я могла плакать, то слезы бы сопровождали вопли, но тоже – нечем – мои слезы вытекли вместе с солеными каплями кому-то на ладошку…
Тут нет никого и, кажется, меня тоже. Сгусток абсурдных мыслей заключили между собой соглашение, по которому он будет существовать какое-то время, создавая пародию на симфонию, и это – «я». Одни мысли насилуют другие, то чего родятся воспаленные, как миндалины ранней весной, фантазии, терзающие своих родителей. Так должно быть «я» рожаю, рождаюсь и умираю. Птица феникс в виде ощипанного петуха недавно в очередной раз обезглавлена немилосердной рукой кухарки…
Отчаяние? Депрессия? Все это – слова… слова…
Хотя меня, как выясняется, в общем-то, не существует, я все же могу представить (разве не замечательный парадокс: если меня нет, то как я могу что-то представить?), что кто-то идет по черному асфальту чужих разговоров и за минуту до того, как паутина слов повиснет в воздухе молочной пенкой, протягивает собеседницу как актеру текст реплик.
Так много можно себе представить, что прошлое-настоящее - и возможное будущее кажутся лишь исписанными листами для заготовок чьих-то реплик.
Почему мы думаем, что прошлое статично? Мы его облачили в расписную шкатулку воспоминаний, чтобы знать о неких событиях, предшествующих действиям. Память является связующим звеном между бусинами нашего «я», округлившимся в бодрствовании в виде сознания, и нитями сна. Но разве так на самом деле? Мы придумываем себе прошлое, чтобы не чувствовать свое одиночество и оторванность от бытия (хотя что это такое, тоже не понятно), расчлененного нами с холодной отстраненностью хирурга на дни и часы.
Прошлое, как и будущее – многовариантно. Но, как и в будущем – мы живем только одним выбором, тем, который запомнило (или легче всего запомнить) «я» или тем, что мы выдумываем в тот момент, когда об этом подумаем. Тогда разве не уникален феномен «общего» прошлого (пусть даже и зафиксированного в разных воспоминаниях) у разных людей?
Чернота… Я бы задыхалась, но нечем… Так задыхается рыба, выброшенная на берег, дергается, истерично шевелит жабрами, а кто-то стоит над ней с острым ножом и меланхолично думает, с какой стороны ее удобнее будет взять, чтобы соскоблить с рыбьих боков поцелуи серебряных бликов луны. И скоро чешуя соскользнет на песок в плевках морских волн…
Я - рыба… Должно быть, мне отрубили голову, и теперь я (или то, что осталось) дергаюсь на горячей сковородке, демонстрируя выводы Павлова о рефлексах (и почему я не собака, вот ведь угораздило рыбой уродиться).
Или схожу с ума? Как понять, сходишь ли ты с ума или все вокруг тебя становится ненормальным?
Сон – явь – мечты… Сны – большая реальность, чем то, что окружает нас в периоды бодрствования… Все иллюзорно: вещи, люди, отношения между последними. Все столь мимолетно, что этим можно пренебречь. А мы цепляемся за предметы как за иконы, и жизнь становится еще большим заблуждением, чем сны. Видения ночи – вещие пророчества, но мы их не слышим, наши уши забиты ватой дней и собственных переживаний. День – видение того, что лживо, что является лишь отражением в кривом зеркале сознания, подкрепленного словами других людей.
Я – роза, но видны лишь мои шипы. Кому нужен цвет-запах-прикосновение лепестков бутона? Если не верить в розу, то она перестает быть цветком, превращаясь в шипы, со временем прогрессирующих в железный капкан. Но я нашла лучший выход – то, что вы называете не-бытием, а я – альтернативной реальностью. Я бегу в сны? Но, я бегу от того, что нереально, туда, где не надо думать, существует ли все на самом деле. Очень странно размышлять над этим в мире абсурда, пусть даже очень «правильного» (иногда и безумие логично, что делает его еще более пугающим). Если назвать это игрой и посмеяться над этим, то как же хохочу я, иногда выныривая в ваш мир, наблюдая за тем, как подобно грызунам люди впиваются друг другу в горло, чтобы потом об этом отчитаться, смакуя грязные подробности, в сводках вечерних новостей…
Чернота… Абсолют… Ничего нет…Эталон одиночества… Совершенство не-существования… И завершающим аккордом познания будет собственное полное растворение… Это не самоубийство, а лишь логическое завершение - посвящение себя великому Нигде…
Тут нет цвета, запаха и боли… Тут нет ничего, даже меня…