Кант и Сад

 Действующие лица.
Медсестра
Маркиз де Сад
Иммануил Кант

Место действия: мрачная комната. Маленькое окно с решеткой. У окна стол. Старое потертое кресло.

Действие первое
Медсестра поправляет парики, натянутые на стеклянные банки, расчесывает кудри.

Медсестра: Мир, это сон, который снится нам во сне. Что существует, а что нет? Два парика или два человека? Весь мой опыт не больше, чем сумма моих опытов. Как я могу поверить еще в чье-то существование, если сама этого не увижу? Это сумасшествие. Все, что происходит, существует лишь у меня в голове. Иногда мне кажется, что я слышу разговоры Канта и Сада, что я нахожусь в каком-то медицинском заведении. Но открою глаза, и понимаю, что все это лишь кажется, я в обычной московской маленькой квартирке. Где совмещаются туалет и ванная. Как шутит подруга, хорошо, что только они, а не пол с полотком. А, может быть, я на самом деле медсестра, которая приходит с работы в эту маленькую квартирку, открывает дверь ключом, выпрыгивает из ботинок, плетется на кухню пить чаю? Нет ничего, а лишь тотальное одиночество. Игры воображения. Все суета сует…

Медсестра уходит.
Появляются Маркиз и Кант.
Маркиз одет чуть вычурно, элегантно. У Канта волосы взлохмачены, рубашка помята.
Маркиз садится за стол. Кант стоит у стены

Кант: Жаль, что здесь нет окон. Как вы думаете, сейчас осень или зима?
Маркиз: Какая разница? Милейший, вы не находите, что в аду нет ни осени, ни зимы. 
Кант: А с чего вы взяли, что это ад? По-моему, здесь не так уж и плохо (берет со стола яблоко и вертит его в руках). Даже фрукты есть. Витамины. Поверьте, раньше на такие яблоки была страшно высокая цена. 
Маркиз: Определенно. Цена – изгнание из рая. Должно быть, вы и в Бога верите. Как меня это умиляет. По мне – пламя так пламя, страсть – так страсть. А что же? Посадили в одну клетку с хлюпиком (отшвыривает листы и встает из-за стола). Занятно небось наблюдать в глазок. Наверное, очередной толстозадый врач прильнул к глазку, а рядышком жирная корова в белом халате к замочной скважине. Эге-гей, а вот и маркиз. Беснующийся. Где, где ваши санитары? В Шарантоне сейчас перерыв? Нет, давайте же мне ад целиком. Я хочу вобрать всю боль, какую только вы можете мне причинить. О, жалкие глупцы, совершенно без фантазии. Выпустить бы мои химеры на волю. Иногда слово, делает сто раз больше, чем действие. Запирайте же меня, запирайте. Жгите мои рукописи. Яблоко (выхватывает у Канта яблоко), этим кормят только свиней (швыряет в стену). Ну что же, милый сокамерник (берет стул и садится рядом с Кантом), расскажите же о себе. Вы философ верно?
Кант: (монотонно) Родился в Кенигсберге. Окончил в этом городе государственную гимназию и Университет. Был домашним учителем, затем преподавателем Университета, в котором вел многие предметы: физическую географию, педагогику, антропологию и, конечно, философию.
Маркиз: О чем вы, о чем вы милый друг. Разве так нужно говорить? Это все нудно, скучно. Вы еще дату смерти скажите. Просто надгробие какое-то. Выдержки из словарей. Но вы ведь не статья из пыльной книги. Вы (берет его за руку) живой, или мне это только кажется? О, простите, мне столько раз приписывали сумасшествие, что кажется, или я все-таки действительно болен, а весь мир здоров, как утверждают, или наоборот то, к чему склоняюсь, я – болен весь мир. Но вполне может статься, что вы не что иное, как моя галлюцинация. Расстройство больного воображения. Как вы там говорили, у вас есть работа – критика чистого разума? Ведь мы уже знакомились. Вчера или позавчера? Я бы советовал вам написать про меня. Только сами поймите, про разум писать тут совсем неуместно (разводит руками), место не позволяет. Все-таки как не пиши, Шарантон – это не Тюильри. 
Кант: Вы всерьез думаете, что мы где-то во Франции? Что за нелепость. 
Маркиз: Такая же, как и то, что нынешняя ваша могила находится в России.
Кант: Вы не в себе. Восточная Пруссия и вдруг! Россия! 
Маркиз: Но дело не в том. Так что же я хочу? А вспомнил! Расскажите о себе. Сбросьте маску. Тут никого нет. И никто не увидит, кроме меня, но меня ведь можно и не считать, разве сумасшедших можно брать в расчет?
Кант: Так что же вы от меня хотите?
Свет гаснет, прожектор направлен на маркиза.
Маркиз: Я мог бы вам рассказать, как воспитывался в Париже до четырех лет вместе с малолетним принцем Луи-Жозефом де Бурбон. Но этого почти не помню. Кажется, принц был толстым сопливым мальчиком. К тому же ужасно скучным. Не делайте такого лица. Принцы порядочные ханжи и зануды. Представляю вашу постную морду, приличную улыбку, когда бы я стал рассказывать о коллеже Людовика Великого. Но я не доставлю вам радости банального светского разговора. Что мне было до жизни, до этой пустой ничтожной жизни? Блестящий офицер (встает со стула). Да. Барышни. Кринолины. Жеманные губы, надушенные перчатки. Как же тошнило от всего этого. Свободная и бурная жизнь либертена. Вот как надо жить, чтобы не было мучительно скучно. Помню, как-то на Пасху я заманил в маленький домик в Аркейе девицу. Как ее звали? Вечно забываю имена этих шлюшек. О, вы побледнели. Наверное, вы помните всех своих. Даже думаю, у вас была одна такая. Порядочный господин не должен разбрасываться. А я вот себя дарил направо и налево. Кажется, ее звали Роз. Женщины престранные существа. Вы представляете, эта маленькая шлюшка подала на меня в суд. Я смеялся как заведенный. Кому она нужна? Я даже отпираться не стал, что избил ее. О, как же она кричала, все святые позеленели от зависти! Она просила меня, и мой хлыст создавал прекрасную музыку, быструю, легкую, красную. Вы били женщин? Нет? Вы многое потеряли. Она как суки, если их кормить, они начинают спать в твоей кровати или еще пуще того будут убегать, а ты их ищи, то стоит только показать, кто хозяин, один раз хорошенько выпороть хлыстом, как ползают на брюхе и лижут твои руки. Эта шлюшка была такой же. Думаю, что она до конца своих дней не могла забыть меня и мой хлыст. Если ты один раз попробовал, то ты попался. Ты можешь этого не делать, но от желаний не убежать. Наверное, ей так хотелось, чтобы ее выпороли. Должно быть, она доводила мужа или любовника, у таких женщин ведь не бывает мужей, если только они на сутенеры по совместительству. Но разве он мог знать, чего ей хочется? Схватить за волосы, швырнуть на стол так, чтобы она упала с него, сорвать платье, надавать пощечин. И…
Резко включается свет.
Кант: Вы меня пугаете. Столько агрессии. Выдержка и воздержание – таков мой девиз. Каждый отвечает на вопросы: «Что я могу знать!», «Что я должен делать?», «На что я могу надеться?».
Маркиз: (демонстративно зевая) Как это должно быть интересно. Но как же это безжизненно. Скучно. Утомительно. Вот скажите, милый мой дружочек, а во сколько лет вы потеряли девственность? Как же вы мило краснеете, прижимаете к груди пухлые лапки. А ведь, казалось бы, простой вопрос. Зачем отвечать, «что я могу знать», когда вы не хотите мне дать ответ на такой простой вопрос. Только не говорите, что непорочны и чисты.
Кант: Нет ничего более ценного, чем звездное небо над нами и нравственный закон в нас. О чем вы? Зачем вам пустые вопросы. Какая разница, где и с кем? Вам это позволит спать спокойнее? Ваше представление о мироздании стягивается до представления о себе. Но мир – это не только вы. И свои поступки нужно соизмерять с желаниями других людей. При выборе своего поведения человек должен руководствоваться общечеловеческими правилами, являющимися для него категорическим императивом.
Маркиз: (размахивает руками) Что мне до других людей, а им – до меня? Я – тут, они по ту сторону стены. С момента моего рождения появилась моя вселенная, которая умрет с моим исчезновением. Что мне до того, что было до меня и будет потом?
Кант: Человек является высшей ценностью, его никогда нельзя использовать только как средство. А чем для вас была эта женщина? Средством для получения удовольствия. Я в вашем обществе пребываю не первый день, и что же я слышу? Вы весело проводили время. Помнится, вы рассказывали, что в одном из веселых домов Марселя принуждали девиц к совершению богохульных развратных действий, а затем опаивали их наркотическими снадобьями, что якобы привело к смерти нескольких из них. Вероятно, вы не помните, умерли ли они или вам это только прилепили к уголовному делу. Да и какое вам дело до кого бы то ни было, кроме как себя самого? Я, я, еще раз я. У каждого человека мир делится на две половины: одна из них – его внутренний мир, другая – то, что есть помимо него. Да это так, часто это две равные половины, но думается, у вас есть только одна: вы сами.
Маркиз: И это неплохо. На самом деле я был не так уж и плох. Вот взять мою жену. Нет, я не был так плох, как все думаете. Даже старался вести образ добропорядочного мужа. Рене была довольно мила. Но любил ли я ее, спросите вы. Брак этот был заключен на основе взаимовыгодных расчетов родителей наших семейств. Я бы из двух сестер предпочел младшую, Луизу. Рене – спокойная, с большими рыбьими глазами. Ее бы растормошить, дать ей жизни. Казалось, что она наполовину умерла, где-то не со мной, не в этом мире. Вы пробовали целовать куклу? Берете в ладони фарфоровую правильную головку. Большие пустые глаза смотрят на вас. Твои губы, теплые, человеческие губы - к холодным мертвым губам. Семейные совокупления походили на некрофилию. Она лежала и смотрела в потолок. Вы понимаете, в потолок! Нет, она не противилась, я мог делать с ее телом все, что положено делать мужу. Хоть бы чуточку страсти! Белый чепчик, ночная сорочка до самых пяток. Она лежит на кровати, руки вдоль тела, по швам. Все так правильно, что хочется испортить. Ударить. Боль – это проявление жизни. Сползаешь с ее тела. О чем она думала? О четках, о соседях, доходах, но не обо мне. Может быть, ей было противно, но жены, примерные жены, об этом не говорят. 
Кант: Для вас слишком много значит чувственное, телесное. Вы интересовались тем, что у нее внутри?
Маркиз: Поверьте, внутри у всех более или менее похоже: почки, печенка, легкие сердце.
Кант: Вы засыпали и просыпались с незнакомым человеком. О чем она думала, о чем мечтала? Чем увлекалась? Не думаю, что в этом браке только вы страдали. А потом уехали с ее же родной сестрой в Италию.
Маркиз: Браки заключаются на небесах, не так ли? Так вот этот не заключили бы ни там, ни в аду. Что до сестры, милая сестренка, как же мы развлекались. Чертовка. Ей бы сердца разбивать. Знаете, одна была Жюстиной, другая – Жюльеттой. Вторая мне нравится больше. Более везучая.
Кант: Если бы добродетель всегда вела к счастливой жизни, то все было бы гораздо проще.
Маркиз: Видите, вы сами соглашаетесь, что добродетель приводит лишь к несчастию.
Кант: (монотонно) Высшее благо – соединение добродетели и счастья. Но в земном существовании необходимо возникает антиномия практического разума. Добродетель и счастье чаще всего не соединяются. Высшее благо достижимо лишь в умопостигаемом, интеллигибельном мире при допущении бессмертия души и бытия Бога. Существует моральный закон, который предполагает соразмерное с нравственностью счастья. Но в реальной жизни человек не может в сфере природы привести все процессе в соответствие с потребностью счастья. Обман, насилие, зависть существуют и всегда будут существовать вокруг тех людей, которые честны, миролюбивы, добродетельны. И честные люди, хотя они и достояны счастья, будут подвержены несчастиям по законам природы.
Маркиз: Мир природы – это мир порока и зла, он самодовлеющ и подчиняет себе добродетельную жертву. Действие порочного мира беспрерывно, бесконечно. Природа побеждает любое противостояние ей, любой рациональный план, который можно было бы придумать. Человек, отстаивающий моральные догмы, нарушает прежде всего законы природы. Природа рано или поздно отомстит за это. Нарушая естественный ход вещей, пытаясь заглушить свои чувства, несчастный оказывается по своей же вине в трагических безысходных ситуациях.
Кант: Природа, природа. Что такое природа – как не божественное порождение? Или вы допускаете существование мира без Бога? Высшее благо в мире возможно лишь постольку, поскольку признается высшая причина природы, а высшей причиной природы может быть только Бог.
Маркиз: Вы видите, у нас одни и те же посылки – добродетель ведет к несчастному существованию, но вы выводите из этого бессмертие души и существование Бога, а я подвожу к тому, что в мире должно царствовать наслаждение. Страдайте на здоровье. Должен существовать тот, кто порет, и тот, кого порют. Если не желаешь быть последним, то рано или поздно возьмешь в руки хлыст.
Кант: Так вы утверждаете, что только таким образом можно избавить свою спину от ударов хлыста?
Маркиз: Не надо себя ограничивать. К черту ваши догмы. Чтобы не бояться боли, ее нужно приручить, нужно ей отдаться. Только когда ты ею наслаждаешься, ты сможешь пренебречь ею. Стать свободным – это ли не задача всех философов? Философия постели, философия наслаждения.

Открывается дверь, входит медсестра.
Маркиз: Вот и он, наш вестник наслаждения.
Медсестра: Добрый день. Как на счет того, чтобы лекарств принять?
Кант: Прелестное дитя. Вы сегодня восхитительны.
Маркиз: (подходит к медсестре) Почему бы не сказать, чего вы хотите (берет пилюльку). Вы мечтаете, чтобы это оказался крысиный яд. Я проглочу, тело забьется в судорогах, я посинею (глотает пилюльку). Вы думаете, что я дурачусь (его лицо передергивается) Что это? Вам говорили, что у меня на некоторые лекарства аллергия. (хватается за горло, падает на пол) 
Медсестра роняет поднос на пол, бежит к лежащему маркизу.
Кант: Вот не знаю, что хуже одиночество или такой собеседник. Пожалуй, одиночество лишь подчеркнет самодостаточность. Почему-то совершенно его не жалко (грызет яблоко). Думаю, что он притворяется. Обычно умирают спокойно. Любители эффектов прыгают в окно или глотают яду и то, для того, чтобы их нашли друзья и спасли в самый последний момент. Когда тушь потечет, рот скривится в рыдание, он приоткроет глаза и улыбнется. На вашем месте я бы успокоился, сел в кресло и наблюдал. 
Маркиз хватает за колени медсестру.
Маркиз: Да она и без вас знает, что это лишь игра.
Медсестра вырывается.
Кант: Ваша точка зрения на женщин умиляет.
Маркиз: Она хочет, чтобы ее мучили, хочет боли, наслаждение болью. Не так ли милая (садится на колени и хватает медсестру за шею). Ты хочешь, скажи (сдавливает чуть сильнее шею).Только скажи, и может быть, я отпущу.
Медсестра (Канту): Помогите же!
Кант: А что мне будет? Вы столько раз кололи меня в зад не пойми чем, кормили противными пилюльками, что я ничего делать не буду. Он не причинит вам зла. Так чуть напугает. Что бы он ни говорил, ясно одно. У него свой странный путь к добродетели. Его жестокость не более чем маска. На самом деле, он – ягненок.
Маркиз: Милая, никто вам не поможет. Сегодня, кажется, воскресенье? Врачей нет, остальные больные заперты. Если вы пропадете, никто и не заметит. (Канту) Так что вы говорили об устройстве внутреннего мира? Если вы мне поможете, то мы сможем посмотреть, что и как у нее внутри.
Медсестра: Пожалуйста, отпустите.
Кант: Но скучно же будет. Кто еще кроме нее сможет зайти сюда сегодня? Трупом она будет чуть менее разговорчива.
Маркиз: Отличная идея. Закройте дверь. Сегодня мы проведем остаток дня с этой прелестной пташкой. 
Медсестра: Вам это так с рук не сойдет.
Маркиз: Нам будут давать больше лекарств? натянут смирительные рубашки? (театрально) Жестокий мир! Несчастная судьба!
Медсестра: Смейтесь, смейтесь. Это вам даром не пройдет. Я все доктору расскажу!
Кант закрывает дверь, садится рядом.
Кант: У нее милые глаза. Большие, светлые.
Маркиз: Это от ужаса. У вас давно не было женщины? Сойдет?
Медсестра: Отпустите, даю слово, никому ничего не скажу.
Кант: Такая нежная кожа (гладит по руке медсестру). Однажды был замечательный закат. Будто в стеклянный стакан разбивали яйцо. Желток медленно скользил по стеклу. Немного томатного сока, похожего на кровь. Или кровь на томатный сок. 
Маркиз: Вам она тоже нравится. Пожалуй, эта милая барышня достойна большего, чем быть медсестрой. Но если она не может вылепить из своего существования достойную жизнь, то я могу подарить ей достойную смерть. (Канту) Как вы думаете, задушить? А, может быть, заставить проглотить все порошки, таблеточки и пилюльки, которое она принесла?
Кант: У каждого свой путь. Путь длиною в жизнь. Разум неизбежно приходит в противоречие с самим собой, когда пытается схватить мир в целом, без опоры на чувственное созерцание. Сейчас я смотрю на это тело, разум говорит одно, чувства другое. (маркизу) Да оставьте же ее! Как это скучно. Даже вас самого не развлекает это театральное представление.
Маркиз: Слишком мало чувств. Что ж вы правы (отбрасывает от себя медсестру). Никудышная актриса.
Медсестра (поднимаясь и подбегая к двери): Ненавижу, как же я вас ненавижу! Уроды! (стучит в дверь) Выпустите меня. Выпустите!
Маркиз: Дверь закрыта. Воскресенье. Предлагаю вам вернуться на место, лечь на пол, и мы продолжим еще раз, надеюсь, что в этот раз у вас получится более выразительно.
Медсестра пытается ударить маркиза, Кант хватает ее за руки, маркиз сидит безучастно на полу.
Маркиз: Зачем? Все глупо. Неинтересно. Если бы она душила себя сама, это было бы несколько более весело.
Медсестра: Ненавижу, ненавижу.
Маркиз: Если пытаешься сделать кому-то больно, надо испытать боль на себе (бьет медсестру по лицу).
Медсестра вскрикивает, Кант отпускает ее.
Кант: (как заведенная игрушка) Все кажется бессмысленным. Мышление по сути противоречиво. Все суета сует. Все суета сует. Все суета…
Занавес

Действие второе.
Медсестра, Кант, Маркиз. Одежда маркиза растрепана. Кант же наоборот причесан, выглаженная рубашка аккуратно заправлена.

Кант: Наверное, вас зовут Гретхен.
Медсестра: (удивленно) Гретта?
Кант: Сокращенно, от Маргариты. (задумчиво) Маргаритка. Маргаритка. Вы любите цветы? Наверняка ведь любите.
Маркиз: (театрально) О, дева, нарекаю тебя, Жюстиной. Воскресный день или несчастья добродетели.
Медсестра: И что же теперь делать? Дверь закрыта. Никого на этаже нет.
Маркиз: Дева уколов и марлевых повязок, предлагаю вынести на повестку дня занятие развратом. Исключительно в медицинских целях. Можно препарировать душу. Как вы считаете, Кант?
Кант: Научное познание души, мира и Бога невозможны. Маркиз, почему вас тянет так к театральным постановкам? Ваш мир, вернее то, что вы описываете, нагромождение ужасов и разнузданных пороков, их инженерная конструкция не что иное, как словесное выговаривание определенных потребностей. Ваш мир – мир слов, мир странной фантазии. Формы слова – пустые формы. Нет чувства, нет переживания, действие сводится к минимуму. Вы хотите казаться более жестоким, чем есть на самом деле. Выпороли пару проституток и гордитесь тем, что весь мир считает вас злодеем. По сравнению с тем, что происходит только в тихую, вы просто ягненок. Ты можешь делать, что хочешь, если об этом не знают. Вместо истинной добродетели, предпочитают прикрывать порок ее маской. Что тогда может быть более забавно и мило чем то, что вы сознательно и почем зря очерняете себя?
Маркиз: (медсестре) Милая, давайте займемся любовью. Ну что вы боитесь? (хватает ее за руку)
Медсестра: Отпустите меня.
Кант: Куда? Дверь закрыта.
Маркиз: (Канту) Вы же видите, она хочет боли. Для нее любовь и секс одно и тоже. Любить больно. Страдания очищают, интересно, кто придумал? Венок мученика. А если мучения приносят наслаждения? Невыносимые наслаждения, от которых потом трудно отказаться. Это святость? Вы это называете святостью? Вы боитесь того, чтобы ваc пороли. А что делает с вами ваш так называемый Бог? Изгнание из рая, жизнь в страдания, мучительная смерть, вас истязают, а он получает от этого наслаждение. Иначе зачем все это? Кому нужны мучения, если никто не смотрит за этим зрелищным представлением. (медсестре) Я буду больше чем Богом. Бог не спрашивает, хотите вы чего-то или нет. А я буду. Станьте же новой Евой, чистой, без страха. В эдемском раю было много лжи. Завязанные глаза. Что добро, что зло? Растительное существование. Но сейчас будет по-другому.
Кант (обнимая медсестру): Оставьте ее в покое. Она вся дрожит. Остаться в обществе двух психов, да еще в воскресенье. Наверное, ей хотелось пройти по улице под руку с хорошеньким мальчиком. А вместо этого она – тут.
Маркиз: Ей хочется боли! Она дрожит от вожделения. А больше всего ей хочется, чтобы ее завалили и любили на этом грязном полу. Психи? Тем лучше, это придаст пикантности. Унижение будет еще большим. Падать так приятно, особенно когда падаешь в бездну. Бесконечное падение. Вы тоже хотите ее трахнуть? До или после меня? Или мы одновременно?
Кант: (нежно) Гретхен, не бойтесь. Это он так, все ерунда и верить не за чем. Человек никем и никогда не может быть использован только как средство, не будучи при этом вместе с тем и целью. Вы подумайте, зачем ему этот эпатаж? А если подойти и попробовать его погладить по голове? Всегда неприятно, когда плюют в лицо. Иногда кажется, что будет проще, если в тебе будут видеть худшее, чем ты есть.
Маркиз: О чем вы? О чем? 
Медсестра поднимается с пола, подходит к маркизу и обнимает его.
Маркиз: Вы хотите меня? Животная страсть? Так давайте же, ложитесь на пол, задерите юбку! Или вы думаете, что этим разжалобите меня? Может быть, мы отложим изнасилование на потом.
Медсестра: Я не боюсь вас.
Маркиз: Вас радует ваше превосходство? О, всесильная медсестра, служительница культа шприцов и морфия. Так чего же вы хотите? Сто грамм чистой любви? Вам отвесить поцелуями или кровью? 
Кант: А сейчас он предложит вам коктейль «Кровавая Мэри», это его кто-то научил. Кровь и спирт. Только бритву не давайте. Ведь вспорет же руку. Только чтобы вас шокировать.
Медсестра (отходит): Боже, какие же вы угоды! Вы - убогие!
Кант: А вы значит лучше? Не задумывались никогда о том, что это - ад. Ваш персональный ад. Вы умерли и попали сюда, где почему-то оказались мы. То ли как и вы, чтобы искупать грехи, то ли как ваше наказание.
Медсестра: (закрывая глаза) Москва. Воскресенье. Весенняя улица. Скоро весна. Восьмое марта. И улица также называется. На городе выступит мимозная лихорадка. Ненавижу эти цветы, но каждый новый любовник, если конечно доживает до весны, тащит желтый веник. Все хорошо. Я спокойна. Это лишь сон. Дурной сон. А когда я открою глаза, то ничего этого не будет.
Кант: Это ад. Время остановилось. Превратилось в кисель. Жизнь свелась к бесконечной сцене в сумасшедшем доме. Действие в этой постановке может длиться бесконечно, ибо такова жизнь, сотканная из цепи переживаний и ощущений, а собственно действие сводится к минимуму. Реплики героев ведутся только ради самих реплик, а не ради общей структуры.
Маркиз: Механика развития сюжета почти всегда одинакова: зло выступает против добродетели, последняя торжествует, хотя зачастую ценой собственной гибели, зло же свершается, хотя и терпит поражение. Такова жизнь. У нас – застывший кусок. Комната, где слова значат больше чем действие? Что я могу, кроме как породить опять-таки на словах отвращение к преступлению, лишь живописуя его. Возбудить жалость к добродетели можно, лишь описав все ее несчастия. Описание пороков становятся самоцелью. Разве не высший смысл в то, чтобы сделать жизнь – рассказом об этом. Играть, но так, чтобы твоя игра вызывала эмоции. Пусть осуждение, отрицание. 
Кант: Гореть, а не тлеть. Сидя взаперти не одно десятилетие, а может быть вечность, постоянно ощущаешь себя жертвой чужих интриг. Любая деталь становится значимой, подозрительной. Нельзя проверить, что имеет под собой силу, а что нет.
Маркиз: Все думают, что в аду горят грешники. Почему должно что-то происходить? Ад – отсутствие действия. Можно кричать, биться головой о стены. Выпустите меня! Но кто тебя слышит? Если ты хочешь, чтобы человек сошел с ума, посади его в клетку. В обычной жизни клетки не видно. Разве мы замечаем рамочную конструкцию из поведения, общественных норм, собственных ничтожных чувств? Мы не можем перепрыгнуть через себя. Если бы люди видели себя со стороны, как они жалки. Действие, экшн. Вот что спасает. Смена декораций, на смену душевным переживаниям. Ад – остаться с собой наедине, и ты сам начинаешь разрывать себя, съедать за обедом. Ты – декорации, актер, зритель. Ты все, и одновременно – ничто.
Кант: Это ад, девочка, это ад. Что ж добро пожаловать. Два Адама, одна Ева. Занятно. Это не рай. Мы уже имеем представления о добре и зле, но разве это помогает нам стать чище?
Медсестра: Наступит понедельник, и все закончится (разворачивает кресло спиной к сцене, забирается в него).

Свет наполовину гаснет.
Маркиз: Уже все давно закончилось. Только это - запертая комната. Мы всегда находимся в комнате подобной этой, только кажется, что можно выйти. Но выхода нет. Даже когда умираем, нас кладут в деревянный ящичек, чем не такая же комната? (Канту) Я не знаю, где был больше свободен. Когда меня первый раз посадили, я был в ярости. Лишить свободы. Но все так иллюзорно. Революция доказала это. Любого можно взять, ворваться в его уютный мирок и потащить на гильотину. Когда страха много, устаешь бояться. Когда тюрьма становится домом, ты понимаешь, что так называемая свобода – не меньшая тюрьма, только менее видимая. Тюрем у меня было почти столько же, сколько и женщин. А последняя оказалось ничем не лучше этой. Последние дни я провел в Шарантоне, где и был похоронен. 
Кант: А я не дожил до восьмидесяти лет два дня и умер от старой немощи. Так и не женился, полагая, что семейная жизнь помешает умственному труду. И остался навсегда одиноким. Думаю, что биографы напишут, будто моя личность и жизнь представляют совершенно цельный образ с неизменным преобладанием рассудка над аффектами и нравственного долга над страстями и низшими интересами. 
Маркиз: Мы с вами похожи. Только разные тюрьмы. Разные дороги к одной и той же цели. Лепка образа, потом образ становится тобой. Роль – жизнью, жизнь – бесконечной игрой. Ад – когда не для кого играть, а для себя неинтересно. Все равно, что писать, если пишешь, чтобы писать, а не для того, чтобы кто-то читал.
Кант: (смотрит на кресло) Вы думаете, она спит?
Маркиз: Какая разница? Смысла нет, он застыл вместе со временем. Разве что-то может происходить, когда времени нет? Вначале было слово. Только слово.
Кант разворачивает кресло, на нем, завернутая в одеяло, сидит кукла. Кант поправляет одеяло. Садится на пол.
Маркиз: Конечно же, спит. Мы спим и видим сны об этой комнате. Наши общие сны. Я, должно быть, а Шарантоне. А вы? Мы могли бы встретиться. Но, наверное, никогда не встретимся и никогда друг о друге не узнаем. Вы когда родились?
Кант: 22 апреля 1724 и умер 12 февраля 1804.
Маркиз: Во сне все так занятно. Знаешь даты рождения и смерти. Канву жизни. Знаешь или придумываешь? А потом просыпаешься и забываешь. Я родился 2 июня 1740 года в семье графа, а умер в 1814 в сумасшедшем доме. Вы думаете, что мы так никогда и не встретимся?
Кант: Как и этот ангел с нами. Она ведь хорошенькая?
Маркиз подходит к креслу с другой стороны.
Маркиз: Кукла. Без эмоций, без чувств. Очаровательный труп. Мертвое зло. Если ее поцеловать она не проснется, но губы можно зазонозить. 

Включается резкий свет. Открывается дверь, входит медсестра.
Медсестра: И как наши больные сегодня?