ОНА

ОНА

 "Унесёмся, шутя, 
К жизни новой, далёкой. 
Чтоб любить и гореть, 
И, любя, умереть..." 
( Бодлер) 

Мы лежали с ней в постели. Она как всегда курила. Ненавижу ее привычку курить в постели. Но, как известно, горбатого могила исправит. Ее было бесполезно дергать и просить прекратить. Все равно, что попросить меня выходить из дома через окно. Да и потом я сама уже почти привыкла лежать и смотреть, как дым сизыми колечками выпрыгивает из ее рта. 
- Кофе хочешь? – спросила она, привстав с постели.
- Хочу.
- Ок, - она потушила сигарету, поцеловала меня в висок, спрыгнула с постели. Прекрасная обнаженная женщина: гибкое мускулистое тело, черные волосы, падающие черной копной вдоль спины, кошачья походка. Я люблю у нее бывать, с ней так спокойно: убегаешь ото всех и даже на минуты забываешь, что ты есть такое. Смятая постель. Дым сигарет. Тяжелый запах духов, я уже привыкла к ее духам, иногда, когда в метро чувствую от кого-то этот запах, то перед глазами ее лицо: вот она убирает с лица непослушную выскользнувшую прядку волос – черную змейку, бегущую по шее. Большая кровать – единственное достоинство комнаты. Минимум мебели. Прямоугольник окна, занавешенный длинной шторой. Стол, шкаф, кресло и телефон, лежащий черной кошкой в углу. Она вошла с подносом танцующей походкой. Меня всегда поражало, как она при полном отсутствии одежды умела держать себя королевой. Завтрак: черный кофе без сахара. Она поставила поднос с чашками рядом с кроватью и прыгнула ко мне под одеяло.
- Когда ты еще прибежишь ко мне? – она обняла меня холодными кольцом рук.
- Сегодня не смогу, завтра, - задумалась я, - нет, завтра тоже не смогу, только если в среду.
- Хорошо, с ночевкой или так?
- Или так я и завтра смогу.
- Мне скучно спать без тебя, - улыбнулась она.
- Скучно? А с тобой разве уснешь.
- Вредина, - прижалась она ко мне, - я скучаю по тебе. Каждый день – только ожидание ночи с тобой, ночь без тебя – пытка, кончающаяся рассветом нового дня надежд и часто напрасных.
 Я тоже скучала без нее. Дни: серые длинные ленты, бегущие эскалатором минут. Пустые разговоры. Работа, институт. И тут безумными мартовскими зайцами прыгают через чашки холодного кофе на рабочем столе среди пустых бумаг мысли о ней. У меня в рабочем столе за папками лежит ее фотка, которую по утрам пальцы вытаскивают автоматически, утренний ритуал смотрения на ее лицо перед заботами нового дня. Интересно, чтобы сказали на работе, если бы узнали, что у меня есть любовница? Просто представляю вытянутые лица. 
- Пойдем куда-нибудь, - падает ее змеиный шепот мне в ухо, - знаешь, мне иногда хочется встать во весь рост и сказать всем, как я тебя люблю.
- А мне просто хорошо, - потягиваюсь я в постели.
Она – мое тайное убежище, мой второй дом. Я не знаю, что я буду делать, когда кто-нибудь узнает, что мы с ней не просто закадычные подруги, а нечто большее. Хотя, иногда мы с ней любим эпатировать людей. Особенно при ночных вылазках. Танцевать вдвоем медленные танцы, сидеть друг у друга на коленях, целоваться на глазах у кого-нибудь. Но это так, маленькие шалости, если присутствуют знакомые, то они думают, что это нечто вроде игры, нашей с ней забавы.
Я пишу ей стихи, про нее и для нее, часто они бегут волнами рифмованных строк через меня. Она любит японскую поэзию, сама переводит танки и мне их читает. Я люблю темно-красные розы. Она ненавидит цветы дома, говорит, что это остывающие трупы в вазах. Она дарит мне цветы, только когда я убегаю от нее домой. Я не умею готовить, она готовит довольно сносно, если не учитывать ее страсти экспериментировать, она обожает восточную кухню и хочет меня тоже приучить к этому, но я сопротивляюсь, хотя уже стала замечать, что мне передаются ее вкусы. 
Когда я рядом с ней, я не хочу больше ни о чем думать, отгоняю мысли как назойливых мух. Мне хорошо рядом с ней, а все остальное – неважно.

Почему-то всегда в конце зимы так хочется весны. Может быть, потому, что перед восьмым марта у девушек глаза вспыхивают в предвкушении чего-то неясного, в смутных сомнениях. Ощущение, как будто внутри тебя тихонечко шевелят гусиным пером так легко, немного раздражая душу в неясных ожиданиях. И все немного заражаются этим настроением. Восьмое - просто апогей, на всех спускается одна ранняя, немного несвоевременная, сделанная впопыхах, улыбка. Зрачки расширены, будто на один день все немного сошли с ума. А потом на следующий день опять эти серые будничные лица с не выспавшимися глазами, люди, толкущиеся в метро, протискивающиеся в вагоны и чертыхающиеся в час-пик. Еще все-таки зима: сугробы, сонные деревья, апатичная меланхолия, лежащая у каждого в ладонях. Но где-то подспудно, на краю рассудка, бьется маленькой птичкой мысль, что все-таки должна быть весна. Выглянешь в окно: серое небо, коробки домов. Большие коробки, маленькие коробки, коробочки, коробища. Голые деревья. Обнаженная убогость города. Грязные помойки. Женщины с сумками. Все так затасканно обыденно. А все равно кажется, что вот-вот еще чуть-чуть, самую малость, и ворвется буйство красок, свет солнца. А будет только пыльная летняя зелень, бесконечный бег авто, духота, пытающая тебя на улицах, и тающее мороженное сладкими пятнами на пальцах. 
Хочется весны. Странное чувство, как ожидание поезда на станции. Сидишь на чемоданах и ждешь. А поезда все нет. Должен придти, и нет. Кто стоит, кто сидят, но все - ждут. Немного нервно. Все уже успели сто раз друг с другом попрощаться. Начинаешь почти мечтать о стуке колес. А поезд не подходит. Время становится резиновым, и минуты тянутся как жвачки.
Праздник, а у меня лишь одна мысль: как ускользнуть из шелухи поздравлений, походов по родственникам, праздничных угощений. Хочется сбежать к ней, лежать в обнимку на постели. Она будет курить, пить много кофе. Я подарю ей очередную фарфоровую безделушку, и она с легким налетом заботливой материнской улыбки, запихнет ее за стекло шкафа. Я люблю просыпаться и видеть ее рядом. Она лежит теплом поверх простыни, непослушная рука тянется к полу. Я целую ее в висок, она улыбается во сне, потягивается, тихонечко что-то бормочет. Она просыпается, тихо улыбаясь сама себе. Солнце пробивается сквозь занавески, протягивая под шторами пальцы, скользя теплой ладонью по ее обнаженной спине. Она потянется, зажмурится, как кошка на солнце, перевернется на бок, слегка согнув коричневые от загара руки в локтях. Легкая полуулыбка сна, черные ресницы, прятавшиеся в веках, ладошка рядом с лицом, так по-детски наивно и беззащитно. Наверное, только когда она спит, можно ощутить нежность, что-то хрупкое и ранимое внутри себя, а потом день нарушает все границы и пропорции, мешая половником слова в головах. Но утро принадлежало ей, я стараюсь запомнить и законсервировать в памяти ее волосы, улыбку с ямочками и ладошку. Еще одно утро, а что потом? Да разве это и важно?
Иногда бывает по-животному страшно, когда я понимаю, что все когда-нибудь закончится. Мне страшно, когда я подумываю о том, что кто-то узнает о ней, о том, что мы что-то большее, чем подруги. Но я стараюсь не задумываться об этом. Я, как перепуганный ребенок, тут же бегу в какие-то теплые мысли, зарываясь лицом в их материнскую юбку.
- Расскажи мне про свою первую женщину, - она сидит на краешке стула на кухне и болтает ногами.
- Вот еще, - я строю ей рожицу. Всегда не понимала, откуда возникает такой интерес к прошлому среди знакомых. А потом рождается эта болезненная ревность к бывшим пассиям. 
- Ну, а про мужчин?
- Зачем? Ян, ты же умница, сама понимаешь, что лучше на некоторые вопросы не отвечать.
- Обещаю, что ревновать не буду. Расскажи мне про нее. Я ведь даже ее не знаю. Просто интересно. Хочу тебя понять, почему, что и как у тебя.
- Я сама себя не понимаю, как ты сможешь меня понять?
- Со стороны виднее, - улыбается она, - просто хочу понять, почему ты такая.
- Какая?
- Ну, я вот всегда, наверное, могла любить только женщин. А ты – нет.
- Не знаю. Просто так получилось. Одно тебе скажу, что в тот момент я перессорилась почти со всеми знакомыми.
- Почему? 
- Как тебе объяснить? Просто, они думали, что я падаю вниз. Когда я сказала, что у меня есть женщина, некоторые из них даже стали серьезно подумывать, а все ли со мной в порядке. Некоторые друзьям, вернее те люди, которых я тогда так называла, отвернулись от меня, сказав, что я - извращенка. 
- Ты до сих пор боишься?
- Да. Поэтому я хочу, чтобы наши отношения оставались только между нами, чтобы про них никто не знал. Не хочу, чтобы было опять больно. Не хочу еще раз все это пережить.
- Но почему? Мне казалось, что если в тебя кто-то может бросить камень, то все равно, рано или поздно он это сделает. А сейчас ты, как страус, зарываешь голову в песок.
- У меня только-только все устаканилось. Я обросла новыми знакомыми. Некоторые из старых просто сделали вид, что у меня не было никакой женщины. Просто забыли. 
- Мне страшно, что ты когда-нибудь бросишь меня даже не потому, что перестанешь любить, а потому, что испугаешься, просто испугаешься.
Я обняла ее, приложила палец к губам.
- Молчи, - рука скользнула по ее волосам, - все будет хорошо. 

Опять пошел снег. Так неожиданно. Опять – зима. Все такие сонные. На ресницах остатки дремы. Холодно. Мерзнут руки. Что-то сыплется сверху на заспанное лицо. Ветер лезет в душу, вернее, в тебя до самых пяток, до черепной коробки, пытаясь вскрыть ледяными когтями все то, что хотелось распустить в себе, как цветок по весне. 
Знакомые скучны. Разговоры перекрываются равнодушным выражением лица. 
Она предложила мне покрасить волосы в ярко красный цвет. Зачем? Ей кажется, что если я буду смотреть в зеркало и видеть свою шевелюру, то буду хоть иногда улыбаться. Но кажется, что я просто сплю и никак не могу проснуться. Очередной приступ зимней спячки. Чувствую себя маленьким зверенышем, залегшим в теплой норке. «Спать, спать», - висит плакат на лбу. Чтобы как-то разогреть во мне хоть какой-то интерес, мы стали разбавлять наши встречи походами к знакомым. Она – милое, доброе существо. Мне очень нравится, что к ней тянутся люди. Может, чувствуют то же, что и я: ее материнскую заботу. Она всегда выслушает. Просто удивительно, как она умеет слушать: никогда не перебивает, кажется, что она понимает тебя, как никто другой, с ней просто и легко, мысли сами ложатся в оформление из слов, убаюканные ее вниманием.
Знакомые решили утащить меня с собой на дачу. Так получилось, что у нас появилась традиция, хоть на неделю выехать за город всей компанией. Конечно, я потащила ее с собой, тем более что к ней все так тепло относились. Но к концу недели я уже была сама не рада, что взяла ее с собой. «Скажи честно, у вас с Яной что-то есть?», - нет-нет да и возникали вопросы. Я стала дерганной, постоянно мучалась: «Где же произошел прокол? Почему возникли такие вопросы, ведь мы так хорошо маскировались: спали на разных кроватях, старались редко оставаться наедине». Она чувствовала мою тревогу, пыталась меня утешить, но я твердила только одно: «Понимаешь, я боюсь, что повториться все еще раз, что от меня опять будут отворачиваться. Мне нужно время, чтобы перестать пугаться». 
Вечер. Все ушли разводить во дворе костер. Я, сославшись на то, что холодно, ушла в дом, поднялась по лестнице на второй этаж. Угол за шкафом – разве не отличное убежище. Сидеть на полу, прижав коленки к груди. За окном падает снег. Нет, весна все-таки так и не наступила, а уже почти середина марта. Тихо за окном, все скрадывает падающий снег и вечер. Тихо в доме. Тихо в голове. 
Скрип двери, просовывается ее голова.
- Вот ты где? А мы тебя разыскиваем. Ну что мы такой грустный? – на ее волосах тают снежинки.
- Просто тут тихо. Наверное, устала.
Она ничего не говорит, только грустно смотрит, как будто чувствует, что мне и так противно. Совсем немного отделяет меня предательства, когда я откажусь от нее. Начинает болеть живот. Внутри ворочается скользким телом змея. Она садится рядом, берет меня за руку. Еще чуть-чуть и в горле запершит. Может, я просто простыла? Когда простужена, то всегда немного глаза слезятся. Или настроение такое? Очередной приступ меланхолии. Хочется вскочить и закричать на себя, на нее, просто так. Но я сижу на полу рядом с ней, слышу, как она дышит, чувствую, что ей страшно. Надо тоже обнять ее, сказать что-то успокоительное, но я слова застревают, не успев доползти до рта. Я продолжаю сидеть и молчать.

- Можешь ничего мне не говорить, - она гремела кофемолкой через неделю после возвращения в город, - но я понимаю, что тебе не по себе. Я придумала выход, - между ее бровей залегла морщинка.
- Ян, - я устало плюхаюсь на стул, - Не понимаю о чем ты.
- Да? Думаю, что понимаешь, - вода проливается мимо кофеварки, - Ты думаешь, я ничего не замечаю? На даче ты дергалась, сейчас – тоже. Боишься, что кто-то узнает о нас с тобой. 
- Наверное, мне должно быть все равно, что про меня буду говорить. Но, если быть откровенной, то просто мне нужно хоть немного времени, чтобы я сама во всем разобралась.
- Мне бы хотелось, чтобы тебе было лучше. Я придумала выход. Только выслушай меня до конца. Не перебивай, пожалуйста.
- Хорошо, - тихо выбулькивается из меня.
- Ты переспишь с кем-нибудь из своей компании. И все. И не будет никаких проблем. Все будут думать, что ты нормальная.
- Яна, ты сошла с ума, - подавилась я кофе.
- Но это лучше, чем если ты будешь так дергаться! Ты думаешь, я могу видеть, как ты нервничаешь, как все реже появляешься у меня?
Мне всю передернуло. Я отмахивалась от ее слов, но подобные разговоры происходили все чаще. Даже самая абсурдная мысль при периодическом повторении становится обычной. В голову стали закрадываться сомнения: «А что, если и вправду так поступить?».
- Ты этого хочешь? - как-то переспросила я ее.
- Я думаю, что тебе станет легче. Это ведь, правда, не изменит наших с тобой отношений? А тебе просто будет лучше.

В субботу мы пошли на день рождения одной девочки из нашей компании. Все было тихо и мило. Яна блистала остроумием. Казалось, что она сегодня как никогда счастлива.
- Почему бы тебе не обратить внимания на Олега? – спросила она меня, принося мартини.
- На Олега? – недоуменно спросила я ее.
- Да. Я думаю, что самый подходящий случай. Ну, ты понимаешь для чего, - она многозначительно подмигнула.
Олег, симпатичный мальчишка, немного развязанный, пытался еще на даче оказывать мне повышенные знаки внимания, но мне казалось, это таким глупым. Теперь я подумала: «А, почему бы и нет?». Он пригласил меня на танец и увел от Яны. Я старалась ему улыбаться как можно лучезарнее. Игра стала меня даже забавлять. За разговорами я не заметила, как исчезла Яна. Но когда обнаружилось ее отсутствие, то оно меня не смутило. Я подумала, что она просто решила не мешать. «Завтра я приду к ней, и мы вместе посмеемся». В обнимку мы с Олегом выскочили из квартиры. «Удачи», - донесся вдогонку пьяный смех именинницы.
Скрип ключа. Заваливаемся в открывающуюся дверь.
- Тапочки справа, - Олег уже поплелся на кухню ставить чайник, чтобы отогреть наши замерзшие внутренности горячим чаем.
- Спасибо, - шепчут мои губы.
- Ну, как, ты довольна? - улыбаются его губы.
- Конечно, был милый вечер, - улыбаюсь я в ответ.
- Нет, я не про то. Я же не дурачок. Вы же с ней не подруги? Мне это еще в голову на даче пришло. А теперь я точно уверен. 
- Ты о чем? – пугаюсь я.
- Только не ври мне. Очень трогательно было заигрывать со мной. Я бы даже почти поверил, если бы чуть меньше тебя знал, и если бы игра была не такой грубой. Ты же не умеешь обманывать. Не надо ничего говорить, у тебя на лбу все большими буквами написано. Чья была это идея? Наверное, ее. Боится тебя потерять настолько, что даже согласна подсунуть тебе кого-нибудь в постель. Это не выход. Все тайное рано или поздно становится явным. И как долго вы хотели использовать меня? На сколько бы тебя хватило на два фронта?
- Это должна была быть одноразовая акция.
- А, только чтобы я всем сказал, что мы с тобой любовники, и тем самым бы подозрения на счет тебя с ней развеялись бы. Да, конечно, как мне в голову не пришло! И что теперь будем делать? 
- Не знаю.
- Зачем я тебе все это говорю? Развлекает, видела бы ты сейчас свое лицо. Почему я не воспользовался ситуацией? А что, можно было бы переспать с тобой. Знаешь, ты мне не безразлична. Только понимаешь, ты же этого не хочешь. А я бы постоянно представлял твое выражение лица, когда ты думала, что я тебя не вижу. Чтобы это было: гадливость, непонимание, боль? Все-таки я тебя достаточно давно знаю. Сделаем так: я всем скажу, что у нас с тобой все было. Хотя, думаю, что и говорить никому не надо. Все и так подумают в меру своих способностей. А сейчас пошли спать. Плюхайся на кровать, мне и в кресле хорошо.
Я ворочалась всю ночь, только под утро задремала. Снились кошмары: Яна в слезах, обвиняющая меня во всех смертных грехах, смеющийся Олег, дорога, выскальзывающая из-под ног. Я падала с моста на бегущий поток машин. Запах горелой резины врезался в ноздри.
- Просыпайся, - стягивал с меня Олег одеяло, - Кофе в постель хочешь? Все, как в лучших домах. Надо же побаловать несостоявшуюся любовницу. Даже смешно. Хотя, все бывает когда-то в первый раз.
Я, сонная, еле продрала глаза, села в постели. На колени мне поставили поднос. Запах свежеприготовленного кофе начал приводить в чувство.
- Вот не знаю, что с тобой делать, - он сел рядом на кровать, - Лечить бесполезно, убивать таких надо. Хорошо, что я – это я. Как подумаю, во чтобы ты могла вляпаться, так то смешно становиться, то плакать хочется. Могу хоть теперь на правах почти любовника забегать к вам с ней в гости? Или ты ей не расскажешь? Не знаю, поверил бы я, если бы мне рассказали такую историю. Бред полный. Давай, собирайся, беги к девочке своей. Наверное, она вся издергалась. Не представляю себя на ее месте. Я бы тебя точно прибил бы. Наверное, мухобойкой.
Натянув на себя одежду и поцеловав Олега в щеку, хотя он уверял, что я могла бы его отблагодарить чем-то более весомым как почти любовника, хотя бы поцелуем в губы, я устремилась к входной двери.
На пороге, рядом с лифтом лежала, свернувшись комочком, Яна. Я села рядом. Вот кого бы не ожидала здесь увидеть, так это ее. Интересно, как она узнала его адрес? Сколько же она тут сидела под дверью, ожидая меня? Может, она думала, что я не поеду с Олегом, а прибегу к ней? Минут через десять на лестничной клетке появился Олег. 
- Что, ждешь меня? Польщен, - рассмеялся он.
Я прижала палец к губам и показала на спящую Яну.
- Милая, - потряс он ее за плечо, - Не думаю, что тут удобно.
Она дернулась, открыла глаза, вскочила.
- Ты? - посмотрела она на меня, - Как же я тебя ненавижу! - закричала она, вырвалась и побежала вниз по лестнице.
- Ну, вот, доигрались девочки, - закурил Олег, - Тебя до дома довести? Или, если хочешь, пошли со мной пить пиво. Не думаю, что тебе сейчас стоило бы появляться дома. Обязательно же сорвешься на ком-нибудь. Поссоришься с родителями. А Яна? Да, сейчас разговаривать с ней, все равно, что дразнить голодного медведя. 

Я пыталась выловить ее следующие два дня. Телефон молчал, ее автоответчик был забит моими посланиями. 
Целый день я ждала ее на улице, пока ближе к вечеру она не появилась.
- Привет, - подошла я к ней.
- Зачем? 
- Думала, что нам с тобой надо поговорить.
- Зачем ты здесь? Уходи.
- Ты так хочешь?
- Уходи, пожалуйста.
Я повернулась и пошла прочь. Снег, грязный снег на улице. Когда же наступит весна? Грязь, хлюпающая под ногами. Бледное застиранное небо над головой.
- Нет, подожди, - догнала меня она, схватив за руку. Усталое лицо. Запавшие глаза, - Нет, уходи, уходи. Зачем ты меня мучаешь?
Я стояла с ней на улице. Мимо шли люди, гудели машины, падал снег. 
Все смешалось. Трижды перетасованная колода карт. Что-то дрожит. Тяжело просто верить во что-то. Циничная гаденькая улыбка нет-нет да и мелькнет. Или просто это грязь под ногами?
Сажаешь луковицу в землю оранжереи, растишь тюльпан, ухаживаешь за ним, но в один прекрасный день стенки ломаются и стекло падает всем телом на цветок, который еще только начал распускаться.
Что-то ломается, как стрелки ржавого часового механизма. Вылетают пружинки.
- Я люблю тебя, - шепчут ее губы.
Грустные глаза, искусанные губы. Мне больно видеть ее такой. Серое небо падает в нас снегом.
- Ты с ним переспала? Нет? Почему? Почему ты не сделала этого? – по ее щеке тянется блестящая нитка воды, - Я же тебя просила. Ты же обещала. Почему? Я хотела, чтобы тебе было хорошо. Да, мне плевать, что будет со мной. Почему ты такая?
Разговоры, непонимание, слезы.
- Так переспала? Так я и знала. Разве ты можешь быть верной? При первом же случае удерешь. Правильно, тебе с ним будет спокойнее. Уходи. Зачем ты здесь? Как я устала от тебя. Даже сказать не можешь правду. Я тебя ненавижу. Нет, пожалуйста, только не бросай меня.
Мы с ней балансировали на грани. Еще чуть-чуть слов и все закончится. Но слова сделали свое дело, мы помирились, пошли в кафешку, гуляли по улицам, взявшись за руки. Но с этого дня между нами появилась стенка. Сначала тонкая, она все уплотнялась и уплотнялась, отделяя нас все дальше.

- Я перестаю тебе верить. Я перестаю верить даже себе, - говорила Яна, - Если ты меня любишь, то почему мы должны прятаться как крысы? Расскажи всем. И не только друзьям. Расскажи своим родителям. Ты боишься, что они тебя совсем не поймут? А я? Как же я? Я боюсь, что ты уйдешь, что я останусь одна.
Почти каждый день в различных вариациях повторялись эти слова. Скоро мы почти не могли обходиться без ссор. Мы ходили куда-нибудь, только бы не оставаться вдвоем и не начинать все сначала. Я стала бояться просыпаться с ней по утрам. Утром она смотрела на меня и в ее глазах читалась неуверенность, тревога. Я чувствовала себя виноватой. Я предавала ее по частям. Я предавала ее молчанием. Я находила множество поводов, чтобы реже у нее бывать. Она стала ревновать и пыталась следить за каждым моим шагом. Я любила ее. Может быть, сильнее, чем когда бы то ни было. Но мы делали друг другу все больнее и больнее, как две крысы, что дерутся в тесной банке. Все смешалось: нежность, агрессия, страсть, истерики. Но с каждым разом мы все сильнее и сильнее били дрыг друга словами. 
Ей предложили работать в Японии, и она решила уехать. 
- Просто, так будет лучше, - сказала она мне, когда я ее спросила, что за чемодан стоит в углу, - Понимаешь, мы любим друг друга, но так больше не может продолжаться. Это как затянувшаяся болезнь. Так будет лучше.
Мы молчали, сидели в обнимку. Близость расставания сближает. Я подумала, что, наверное, теперь я потеряю ее навсегда. В ту ночь мы не могли уснуть, лежали, прижавшись друг другу, как два маленьких щенка в корзинке, оставленных без присмотра на холоде.
Она опоздала на самолет и осталась.
Несколько дней мы почти даже не ссорились. Но потом все началось сначала. Должно быть, мы уже не верили друг другу. Пытались что-то объяснить, но каждая из нас не слышала то, что ей пыталась сказать другая. Порой мы становились совсем чужими. Мы вконец измотали друг друга. Как два умирающих бойца, мы лежали на поле, но все равно пытались тянуться к оружию. 
Ее глаза - две ядовитые росинки. Яркое пятно губ. Черные растрепанные волосы. Слова потеряли свой смысл. Высохли слезы, крик погас, погибли стихи. Завяла свежескошенная трава нашей привязанности. Обман позади ее честных черных зрачков осветил паутину пропитанных ложью узлов. Ржавчина на подержанном нимбе. Разводы грязи на крылатой белизне. Можно порезаться даже тогда, когда гладишь сияющий пух. Стук в сердце почти задохнулся. Усталость от поцелуев, что нечем дышать. Зачем раздувать опять золу умерших чувств? Жадным ртом кричит кровать, но тебе страшно, что еще немного часов и опять будет ночь, когда придется обнимать ее тело, ставшее чужим и холодным.
Хочешь уйти и понимаешь, что тебе почему - то кажется, что хочется остаться.
Расставание неизбежно, как мы не старались обмануть друг друга. Что-то погасло в нас, ушло навсегда. Что-то мы не могли друг другу простить, но сил не хватало даже признаться себе в этом.
Я сбежала на пару дней в Питер, сославшись на служебную командировку. Не люблю Питер, особенно в начале весны. Мне было холодно. Ветер стал моими мыслями. Серое небо под цвет моих глаз.
Для нее был другой самолет. Другая страна. Другой язык. Она все-таки уехала в Японию. 
Я любила ее, но уже не могла слышать ее голос по телефону, я спрятала ее фотографию за стопку книг. 
Как-то мне приснился сон, что мы лежим с ней в постели. Она курит. Все как всегда. Я опять ей выговариваю, за эту привычку, но она смеется и убеждает меня, что когда-нибудь я привыкну.
Весна все-таки наступила. Снег растаял. Но это уже было без нее.